I

Дверь вдруг с громким звуком распахнулась, впустив в большой зал отдаленные звуки улицы и несколько лучей солнца из отражателей в коридоре. Виной тому был грузный мужчина в темно зеленом платье с золотой тесьмою, покрытый темной, почти цельной медвежьей шкурой, в стеганых серых штанах, мощных, высоких сапогах и широким тяжелым поясом, с которого практически до самого пола тянулись длинные кожаные ножны, искусно украшенные самоцветами и серебристым металлом, из которых виднелась массивная рукоять клинка. Правой рукой он тащил за собой парня лет шестнадцати. Всем своим видом мужчина показывал свое недовольство, то пацаном, то безысходностью ситуации, в которой он оказался, и невозможностью повлиять ни на первое, ни на второе.

Совершенно не заметив меня, эти двое шумно пронеслись к столу Мастера, что стоял слева от двери. Мужчина одним движением усадил парня на стул, обошел его сзади и выдвинул второй высокий дубовый стул для себя, но не сел на него, а обрушил могучий кулак на высокую деревянную спинку так, что стул еще какое-то время проскрипел по каменному полу. Второй рукой мужчина резко откинул шкуру с бедра, вытащил увесистый кошелек и с громким звоном кинул его на стол.

— Еще две шкуры медведя, три волчьих и десять оленьих,-за одно место в караване для него,- показывая пальцем на парня, насыщенным басом сказал мужчина.

Мастер, не отрываясь от своих записей, мягко, но настойчиво ответил:

— К сожалению, это невозможно.

В этот момент парнишка вдруг оглянулся, словно искал что-то, и я смог рассмотреть его лицо. Черная длинная челка, слегка загорелая, но при этом довольно ухоженная кожа, нос небольшой картошкой и родинка на левой щеке ближе к уху. Безусловно, теперь меня он заметил, при этом его ничуть не смутило то, что я лежал верхом на уступе, торчащем из стены. Ясные карие глаза юноши были явно расфокусированы, он молниеносно осмотрел меня и всю ту часть зала, из которой я наблюдал за этим действом. Смотрел он как бы сквозь меня, сквозь все предметы, и я сразу понял, что именно он ищет, потому мне стало очень интересно — что же будет дальше.

— Но, черт побери! – мужчина, словно разъяренный гризли, кинулся на стол всем своим весом, от чего тот сильно вздрогнул и даже слегка заскрипел от напряжения. — У меня больше никого нет! Я прошу тебя лишь о том, что бы ты взял его в караван, ему не место тут, он мой единственный сын, ты же это знаешь!

— Конечно, знаю и прекрасно тебя понимаю, но и ты знаешь, что это, — показав на кошелек кончиком длинного пера, — не решит твоего желания. В караване лишь дети, старики и женщины, и даже им не всем, к сожалению, достанется место.

— Я уже тысячу раз говорил, что не хочу идти в горы, но он не желает меня слушать! — парень отчаянно ворвался в разговор, пытаясь в очередной раз убедить отца. — А я уже взрослый, и вполне могу быть полезен! Не смогу сидеть с детьми и стариками в безопасности, зная, что происходит здесь.

Закончив фразу и выдержав небольшую паузу, он вновь обернулся, теперь уже в правую сторону, продолжая свои поиски. Так же быстро осмотрел вторую половину помещения, и, как мне показалось, заметил гору шкур, лежащих чуть поодаль, ближе к центру зала.

— Ты еще совсем мальчишка! — продолжал сильно разволновавшийся папаша. — Сам не знаешь, что несешь!!! — в его голосе чувствовалась совсем не злость и ярость, а скорее бесконечная боль от того, что он, несмотря на все свои усилия, не может уберечь сына. — Была бы тут твоя мать…

— Она бы меня поняла, отец! И благословила бы, уверен! Пойми, — сильно понизив тон, произнес юноша, — я не собираюсь отсиживаться за вашими спинами.

Мужчина медленно сел. Он протянул руку по столу Мастера. На его запястье был искусно выкованный массивный наруч с красивой гравировкой из черненного металла, под которым виднелась мягкая кожа. Металл слегка прозвенел по кромке стола, и в зале воцарилась тишина.

Спустя несколько секунд Мастер встал, подошел к дубовому бочонку, налил в большой бокал вина, поднес его к столу и поставил перед отцом.

— Пей, Гарольд. Остуди свой гнев и отпусти свои печали.

Тот нехотя поднял кубок, но тут же опустил его к коленям и призадумался, потом глубоко вздохнул. Казалось, его словно подменили. Секундой ранее он был яростнее льва, дракона и всех невиданных существ, а сейчас он, как потухший вулкан, выпускал последние клубы дыма. Через несколько секунд и несколько глубоких вздохов, мужчина принялся вливать в себя нектар.

Учитель, как и я, все это время пристально рассматривал юношу. Тот же, прикрыв глаза, практически шепотом спросил:

— Мастер, а кто еще есть в этом зале?

— Почему ты это спрашиваешь?

— У меня ощущение… словно зал заполнен Небесными Щитами. Такое же ощущение глубокого спокойствия и защищенности я чувствую, проходя мимо городских ворот. Я часто обращал внимание на это чувство, и мне всегда казалось, что это как раз они излучают такую уверенность вокруг себя. Вот и сейчас, кажется, что они повсюду, но я не вижу ни одного.

— Ха, Гарольд, а твой сын совсем не такой черствый, как ты, — не скрывая своей радости, заметил Мастер.

— Он всегда был больше в мать, с этими их штучками, — не поднимая глаз, тихо ответил мужчина. — Все его детство, пока была с нами, она обучала его чему-то там в лесу, сказки эти ваши читала…

— Но я и мечом владеть умею, ведь ты меня научил. И я совсем не слаб, — парень резко соскочил со стула и вздернул руки вверх, сжимая кулаки и напрягая все мышцы.

Он действительно был для своего возраста хорошо развит физически, но при этом в нем чувствовалась иная сила, которая была гораздо больше, глубже и древнее, чем та грубая, которой в совершенстве владел его отец, явно прошедший не одно сражение.

— Сказки говоришь? А какие? Расскажи, чему тебя учила мама?

— Это не совсем сказки были, скорее философия, — явно повеселев, ответил юноша. — Прежде всего, она объясняла мне, как устроен мир, и мы подолгу обсуждали с ней все, что происходило в лесу, все явления. Она учила меня чувствовать природу, духов. Общаться с ними…

При этих словах отец то ли усмехнулся, то ли всплакнул.

— Говорю же, сказочки эти ваши…

— И как, получалось у тебя общение? — перебил папашу Мастер.

— Да, вполне. С водой особенно, возле реки, с огнем неплохо, землей. Много еще чего. Но это давно было, больше шести лет прошло. Как мама ушла, учить меня стало некому.

— И почему это интересно? — Мастер повернул к мужчине свой взор и, как бы вопрошая, посмотрел на него. Тот явно был недоволен таким взглядом, но возражать не стал, лишь, глубоко вздохнув, отвел глаза.

— Расскажи мне, что еще ты чувствуешь?

Парень расслабился. Это хорошо было заметно по тому, как плавно опустились и расправились его плечи, замедлилось и сильно углубилось дыхание. Он сам стал, словно лесная река, что текла за пределами крепостных стен. Чистая, полноводная. Она брала своё начало высоко в горах и снабжала все поселения на своем пути силой могучих древних гор. Юноша одним шагом легко и грациозно обтек стул. При этом парень, был довольно высокий и крепкий. Затем он скользнул сначала вправо, как бы выискивая верное направление, но уже следующим шагом направился прямо к той самой куче из шкур. Его высокие ботинки из мягкой кожи почти черного цвета, казалось, едва касаются пола. Обувь была практически бесшумна, в отличие от тяжелых и громких сапог отца, которые даже своим звуком показывали высокий статус мужчины.

Молодой человек вытянул из под легкой темно синей накидки правую руку, закатал другой рукой рукав расшитой светлой рубахи, и, почти закрыв глаза, замедлил свою походку. На расстоянии примерно пяти шагов от лежащей перед ним высокой кучи из самых разных шкур он остановился и замер, направив в сторону центра зала открытую ладонь.

— Там… огромный переливающийся шар, — начал он описывать свои ощущения. Речь была спокойной, мягкой, но уверенной. Ему, судя по всему, было очень любопытно.

— Этот шар, словно солнце, озаряет все вокруг и наполняет этот зал каким-то очень приятным чувством. Оно отдается прямо в сердце, и мне хочется… летать от этого, — он посмотрел на отца,и улыбнулся. — Мне кажется именно поэтому отец так расслабился и притих. Я вижу, как его обнимают потоки этого солнца… Нечто схожее я ощущал, когда мама пела мне Песню Заката или играла со мной на лугу. Но эти потоки… они совсем не женские, они, мне кажется, мужские, более явные, не такие нежные как у нее. Да и закручены в другую сторону. У нее они были нежно-розовые и светились серебром. А эти, хотя очень схожи, но светят золотом, а сами по себе в оттенках синего и пурпурного. В них читается иной посыл, мне кажется, это больше… поля поддержки. Словно я прохожу сквозь ряды Небесных Щитов, которые выстроились на главной площади. Это как дух их большого сильного воинского братства, и при этом энергии эти очень мягки.

Он замер еще на мгновение, повернулся всем телом к центру зала, слегка наклонил голову вперед, подогнул левую руку в локте, раскрыл ладони и продолжил:

— Я вижу человека, внутри этого шара, он плетет вокруг себя невероятно изящную бязь, как некое яйцо из тонких паутинок. Сразу во всех направлениях от него расходятся рисунком эти пурпурно-синие линии, покрытые золотом. Я вижу этот плотный яркий свет, окутывающий его. Он льется из его сердца в руки, из рук повсюду, этот рисунок… эта сфера расходится от него и превращается в густой туман из света, облако, которое тает где-то в двух метрах от стены…

— Как в двух? — вдруг раздался недоумевающий голос в глубине под шкурами.

— Как это в двух метрах?! — куча вдруг резко начала расти в высоту и мягко сползать на каменный пол.

Большая черная медвежья, затем коричневая, потом несколько овечьих, оленья, еще несколько овечьих, еще и еще… и вот из-под всего этого разнообразия показалась кудрявая темная голова. Сильно вспотевшая, очень горячая, от нее, как от котелка с похлебкой, исходил пар. Лицо было ярко-алого цвета от температуры, поры расширены, и заливались капельками пота, которые засверкали в лучах так, будто из под шкур действительно взошло вдруг небольшое солнце.

— Не меньше пяти метров за стеной! — голос, отражаясь о каменные стены, все больше приходил в знакомый мне баритон моего товарища. Его лицо округлилось, глаза были похожи на рыбьи, такие же большие и блестящие. Он поднял вверх руку, облаченную в легкую эльфийскую кольчужку, от которой стало еще больше блеска вокруг него, сжал руку в кулак и вытянул вверх указательный палец.

— А еще двадцати метров вверх и вниз подо мною!

В этот момент он окончательно встал на ноги, все шкуры, наконец, скатилась с него вниз, и он резко засиял всеми цветами радуги, которые переливались и отражались от кольчуги, пронизанной капельками его пота. А парень так и стоял с вытянутыми ладонями, ошарашенный увиденным. Глаза его стали огромными, а челюсть слегка отвисла от недоумения — не каждый день становишься свидетелем восхода солнца прямо у своего носа.

Тут я не выдержал. Меня разобрал такой сильный смех от развернувшейся предо мной картины, что, внезапно потеряв равновесие, я с шумом грохнулся с любимого места в зале на большие, расшитые восточным орнаментом подушки у стены, и от этой своей неожиданной неуклюжести еще больше залился хохотом.

Это была наша обычная, почти ежедневная тренировка. Мой напарник раскидывал ауру благодати на площадь, выдерживал её стабильность, насыщал и менял интенсивность, оттачивая разные способы расслоения энергий, для поддержания своей чистоты и светимости. Между шкурами были эльфийские пластины, которые по задумке Мастера глушили его работу, не давая волнам расходиться в полной мере, а сами шкуры создавали как раз температурный режим и небольшое давление. Он пролежал в этой куче около часа до того, как в массивную дверь зала вломились отец с сыном. А я сверху наблюдал и считывал состояние друга, не давая ему погрузиться слишком глубоко. Давил и сжимал его, как если бы был агрессором, с которым нам всем вскоре предстояло встретиться. Агрессор из меня, надо сказать, получался так себе, а вот радостью я раскидывался знатно. И потому, уже спустя всего пару минут, весь наш зал заливался смехом. Посмеивался даже Гарольд, суровый здоровяк, а так же все многочисленные сбежавшиеся на шум и хохот соседи.

День словно наполнился нашей совместной радостью, и её разносили до самого заката. Нам сверху было хорошо слышно, как она, словно волны от берегов, отражалась в разных частях города и уплывала все дальше за стены города.

Так мы познакомились с самым молодым участником нашего небольшого отряда. Его звали Николас. Странное имя для тех мест. Его придумала мама, как он позже объяснил. Она была откуда-то издалека, как он описывал, с северо-востока.

Гарольд еще какое-то время пытался образумить своего сына в тот день, но в итоге принял решение молодого человека стать одним из нас, и даже благословил его на этот нелегкий путь.

Николас в тот же вечер поселился в нашей келье, в которой по стечению обстоятельств, как раз пустовало одно место.

II

Последний месяц осени в этих краях почти всегда был сухим. День радовал жителей города и ближайших селений теплой, солнечной погодой, но как только солнце заходило за горы, воздух наполнялся свежим запахом скорого наступления зимы. Вечерело, и так как наш зал находился достаточно высоко, относительно остальных строений крепости, то с окон уже начинал поддувать весьма прохладный ветерок.

Стол учителя днем заливался солнечным светом так, что лучи свободно освещали все предметы, и на большом столе практически не было теней. А сам Мастер при этом находился как бы в тени, не испытывая жара от светила. Вечером же приходилось зажигать масляные лампы. И как раз для этого наш наставник поднялся, слегка размявшись, прошел к стене и взял длинную палку с фитилем для розжига ламп.

В этот момент раздался робкий стук. Массивная дверь зала потихоньку приоткрылась, за ней стояла девушка. Её довольно легкое, зеленое с синим, словно цветущий летний луг, платье развивалось от порыва, внезапно хлынувшего на неё из открытой двери. Ветер мягко скинул с её головы шарф, завязанный как капюшон. Девушка провела рукой по ярким, пышным рыжим волосам и поправила шарф, но одевать обратно его не стала. Мягкая и теплая жилетка на женских плечах в лучах заходящего солнца вторила цвету её роскошных локонов.

Девушка, как бы обнимая, несла перед собой большую плетеную корзину, на которую сверху была накинута светлая ткань. По ароматам, исходящим из этой корзинки, стало ясно, что наш ужин уже совсем скоро. Гостья подошла к Мастеру и поприветствовала его, тот же приветливым жестом правой руки пригласил её пройти к столу, уже освобожденным на тот момент от рукописей.

Сегодня мне пришлось разместиться прямо на полу, на ковре и паре больших расшитых бордовых подушек, в нескольких шагах от уже знакомого сооружения из множества шкур посреди зала, которое предложил нам наставник для тренировок. Под шкурами снова пыхтел мой товарищ, и возможно, он уже догадывался на тот момент, что в зал вошло его будущее.

Девушка подошла к столу, поставила корзинку. Сняв сверху ткань, она расстелила её как скатерть. Зал потихоньку стал наполняться теплым ароматом свежего хлеба и пряного овощного супа. Бороться с такими соблазнами мне было совсем уже не интересно, и я слегка приподнялся на локтях, чтобы спросить Мастера, закончили мы на сегодня или еще нет. Он, зажигая лампу, кивнул мне и сказал, что моя тренировка на сегодня закончена, а вот моему товарищу, он усилил тон голоса, чтобы тот его услышал, нужно завершить начатое и, так сказать, прибраться за собой на тонком плане. На что из под шкур раздалось гулкое:

- Угу.

В это время, расставив на столе три глубокие деревянные тарелки, наша гостья принялась разливать в них горячий бульон, от которого исходила мягкая, насыщенная пряностями дымка, быстро растворявшаяся в прохладном горном воздухе. Мастер зажег последнюю лампу напротив стола, и тут я заметил, что девушка, занимаясь сервировкой, как бы подглядывала за мной. Её глубокие, словно лес с высоты дворцовой башни, зеленые глаза осматривали меня с неподдельным интересом.

- Как твои ноги? - вдруг обратилась она ко мне. - Меня просили узнать твоё состояние и передать тебе большой привет, - слегка засмеявшись, сообщила она.

Мне, естественно, стало интересно, и я даже выпрямился от такого посыла и немного смущенно ответил:

- Все прекрасно, благодарю, почти все уже зажило. А кто ты, и чей привет несешь?

- Друзья зовут меня Энн, - сообщила она, все так же игриво улыбаясь. - А привет от моей подруги, которая выхаживала тебя после твоего лесного похода.

При этих словах на меня нахлынул насыщенный аромат душицы и луговых трав, исходивший от моей спасительницы. Отчетливо вспомнилась теплота рук, которыми за мной ухаживали почти месяц, после того как, едва волоча ноги, я вышел к её дому.

Тем временем Энн, улыбаясь, разложила листья салата и базилика вокруг свежего ржаного каравая, покрытого разными семечками, достала несколько помидор из корзинки. На склонах гор, обращенных к солнцу, земледельцы собирали урожай почти до самой зимы, потому всё было свежим и источало тончайшие запахи зелени и овощей.

- Всё готово, присаживайтесь, - обратилась юная красавица к Мастеру. - Хм, а где же еще один? Не хотелось бы, чтобы ему еда досталась холодной.

На что учитель, как-то очень уж необычно, как мне показалось, позвал Пура присоединиться к трапезе. Ждать тот себя долго не заставил. Все, что касалось еды, Пур воспринимал очень быстро, ему никогда не надо было повторять. Небольшое пузико так и манило его к яствам, и ел он всегда с большим удовольствием, честно проживая каждый укус, будь то хлеб или кабан. Правда, в этот раз он совсем не спешил набить свой живот.

Пролежав под шкурами без малого два часа, этот пухлый и самый зрелый участник нашего отряда в тот день источал такие тончайшие ароматы, словно стал розой в июльский день в царском саду. И вряд ли причиной тому было посещение бани перед сном. Меня очень удивил такой поворот событий, и я стал наблюдать за происходящим с еще большим интересом.

- Здрэээ... Здравствуйте, - слегка неуверенно начал было он, обращаясь к девушке, - а меня друзья зовут Пурпл... и я покорен вашим прелестным голосом и безграничной красотой, - разливая по щекам своё неподдельное возбуждение и легкое смущение, сообщил он. - Я был бы рад пригласить вас на прогулку, если вы не против.

Моя челюсть при этих словах замерла, рука с супом зависла в воздухе, я перевел свой взгляд на Энн и увидел такой же оттенок на её щеках.

- А я не против, - игриво ответила она. - И если Мастер разрешит, то вы проводите меня обратно, но сначала вы покушаете, - с легкой улыбкой почти пропела девушка.

Мастер одобрительно кивнул, довольно наблюдая за сим действом, оперевшись на палку с фитилем и загадочно улыбаясь. После чего, налив по пути вина в небольшой кувшин и севши рядом со мной, сам пригласил парочку за стол, указывая на два стула напротив нас. Пур поспешил отодвинуть один из них, на что Энн ответила, с благодарностью и легкостью впорхнув в его приглашение.

Оставшиеся полчаса трапезы мы с наставником, почти затаив дыхание, наблюдали, как из Энн льется какая-то нереальная нежность и необычайная забота, а Пур, принимая эти потоки, многократно преумножает их и возвращает ей. Они смеялись, расспрашивали друг друга и, словно птенчики на ветке яблони в ароматах только что распустившихся цветов, щебетали о чем-то совершенно своем, практически без слов понятном только им.

Вся эта идиллия в какой-то момент накатила и на меня. Нахлынули очень ясные и четкие воспоминания. Мне вспомнился тот момент, когда, слегка открыв глаза, я впервые увидел Лиззи. Точнее сначала глубокое декольте и её просто божественную загорелую грудь, на что тут же получил веселое замечание о том, что все во мне взыграло, даже не смотря на состояние глубокой болезненности.

- Ииии... куда это ты так уставился? - вновь услышал её смеющийся голос. - Сам еле живой, а все об одном думает? Ну, надо же!

Потом мне резко вспомнился сон, в котором мне виделись множества вариаций будущего. Мне подумалось, что на тот момент я совсем ничего не понимал ни в магии, ни в чем-либо еще запредельном, но интуитивно из сотен или тысяч выбрал такой вариант событий, который показался мне самым приятным по моим внутренним состояниям, по тем энергиям, что были в нем. Я вспомнил, как просматривая энергии разных сценариев, выбирал из них то, что казалось мне интересным и приемлемым. Вспомнил при этом своё состояние свободы и невовлеченности ни в один из этих вариантов. И то, как развернул в обратном порядке время из точки, в выбранном сценарии, в ту, в которой находился, когда смотрел этот сон. Как, словно золотой лентой, растянулся поток времени, и я прошел его наоборот, из будущего в прошлое. Вспомнил своё замешательство, что захватило меня после пробуждения. И удивился, насколько пророческим был тот сон, насколько глубоким... При этом задумался, был ли это сон. Ведь выбрал я как раз ту точку, лежа на сене и глядя в это декольте, в которой ощущалось такое невероятное блаженство и мягкое теплое расширение сердца, что никогда прежде не посещало меня.

Слегка отойдя от того сна и, как обычно, выйдя на улицы с ранними лучами солнца, я услышал новости о том, что дальние заставы пали, и Орда движется в нашу сторону, захватывая по пути все больше городов. Перед моим взором предстали десятки кораблей беженцев с тех земель, что были завоеваны. Они спешно разгружали свои пожитки и собирались в дальний путь к столице в горах - единственным пристанищем, способным сдержать ту жуткую силу, что надвигалась на наши земли.

По какой-то непонятной мне причине я четко знал, что с караваном мне идти нельзя, и надо выступать в поход напрямую, через лес. К чему и решил подготовиться, а так как был искусным воришкой, то уже к концу дня у меня были все, как мне казалось нужные вещи для выполнения этой затеи. Кто бы знал тогда, чем мне обернется этот поход. Ведь мне никогда не приходилось раньше бывать в лесу так глубоко. Как добывать еду в диких условиях, я толком не знал, что делать при встрече с животными или как лучше ложиться на ночлег в лесу тоже. Выросший на улицах портового города сирота умел тогда отлично воровать, и не более того. Почему меня это тогда не остановило, я понял только сейчас. Сидя за столом, мне словно открывалась большая истина того, что произошло со мной тогда. Я восхищался, насколько прекрасным было всё это действо и как четко оно было выверено.

Вспомнил, как, растеряв все свои пожитки и убегая от волков, забрался на высокую ель, просидев на которой почти неделю в вынужденном заточении, стал отходить от необходимости к еде и ко сну. Вспомнил, как привязал себя к большой ветке, и как трясло меня на ней мелкой дрожью от совершенно непонятных ощущений то холода, то жара, словно идущих изнутри, от моих костей или откуда-то еще глубже. Как мои мышцы пронзали молнии, и проносился ветер внутри моей кожи. Вспомнил, как под вечер третьего дня, совершенно ослабев, я ощущал, как моё тело разбирают по кусочкам невидимые мне создания. Словно весь я стал большой строительной площадкой, окруженной со всех сторон строительными лесами. Как уносили эти создания куда-то мои пальцы, ноги, руки, как изымались внутренние органы, а затем и позвоночник. Как наблюдал внутренним взором за тем, что происходило в моей голове, при полном отсутствии мыслей осознавая все происходящее. Как после разборки тела всё моё естество залилось потоком янтарного света, и мне стало настолько хорошо и невесомо, что отпустил я все свои печали и обиды, все тяжелые эмоции и мысли, что накопил. Ясно осознавая тяжесть или легкость каждого своего решения на протяжении этой недолгой жизни, я понимал тогда, что не впервой воплощен на этой планете, что есть нечто, гораздо большее, чем просто кусок плоти, беспомощно висевший на той ветке.

Вспомнилось мне и то, как ковыляя на босых ногах, разодранных камнями и колючками, я вышел на опушку леса. И ведь знал куда идти, хотя казалось бы откуда. Но я, ни капли не сомневаясь, тащил свои ноги медленно, но уверенно, выйдя к дому Лиз... И как, рухнув на полянке, окончательно выбившись из сил, услышал её чистый голос, зовущий на помощь.

Тут я ухмыльнулся было, вновь вспомнив фразу Лиззи после моего пробуждения и реакции на её декольте.

- Сам еле живой, а все об одном думает? Ну, надо же!

В этот момент я поймал на себе взгляд учителя. Мне пришло понимание, что он, сидя рядом с нами, считывал состояние каждого из нас, наслаждаясь атмосферой происходящего куда глубже, чем мы сами. Я понял, что только он на тот момент понимал всю глубину и важность этого события, что зрил он куда-то совсем уж в запредельные для меня дали. И эти мои размышления, как бы подтверждая, вдруг прервал сам Мастер.

- Иди, навести её, давно не виделись, - сказал он еле слышно. В его глазах читалась глубочайшая мудрость и отеческое понимание.

- Но чтобы завтра в полдень оба были на рынке, - сильно повысив тон, сообщил он, обращая внимание на себя пташек, сидевших напротив. - Буду ждать вас у Старого Эрла. Надо помочь ему собрать снадобья да зелья и разобраться с остатками ингредиентов. Всё поняли?

- Да, Мастер! - в голос ответили мы с Пуром.

Собрав все со стола в корзину, мы поспешили покинуть наш зал. Мне показалось, что моё присутствие с ними на всем пути будет излишним, и, как только мы вышли за дверь, я попрощался с парочкой совсем уже умиленных энергиями вселенской заботы ребят и побежал к Лиззи.

Через пару месяцев они поженятся. Это будет, пожалуй, самая душевная свадьба, что мне довелось когда-либо видеть.

III

Сегодня жители нашего королевства встречали день Солнца. Этот праздник означал завершение зимних холодов и начало цветущей весны. На деревьях уже начинали наливаться ярчайшие бутоны, а травы вовсю зеленели. Теплые природные ароматы застилали предгорье и уносились южными ветрами с моря высоко в горы, овивая мягкими потоками весь город.

Издревле в этот день было принято загадывать мечты и желания, планировать будущее. Сегодняшний рассвет выходили встречать все от мала до велика, приветствуя Солнце. Закат всегда провожали вместе, пели песни, а после зажигали костры, и начинался карнавал. На улицах города играли множество разных театральных представлений, всюду были слышны смех и музыка.

Наш Мастер в миру был фигурой весьма узнаваемой в столице. Он занимался, казалось бы, всем и сразу… И как только хватало времени. Шутили даже, якобы он колдует себе двойников, чтобы всё успевать. Он занимал весьма интересную должность при дворе, был, так сказать, связующим звеном между Верховными магами и правителями королевства. Это позволяло ему жить сразу в двух мирах. Помимо службы, он курировал школу целителей, а так же играл в театре и великолепно владел множеством музыкальных инструментов.

Как то раз, один из придворных художников изобразил его в виде кентавра, он и вправду был похож на этих мифических существ. Длинные волнистые волосы, великолепная физическая форма и безудержный блеск глаз придавали ему невероятный магнетизм. По нему томно вздыхали сотни горожанок, хотя сам он не стремился связать себя узами брака, но и обетов не давал.

Мне казалось, он может с легкостью дать каждому из нас хорошую фору, хотя в то время когда мы познакомились, ему было около сорока лет. Мне недавно исполнилось двадцать, а Пурплу было без малого двадцать пять. Тем не менее, Мастер каждое утро будил звоном колокола на верхней площади всех обитателей этого яруса, созывая нас на совместные практики.

Сегодня, как и всегда, наш наставник играл в пьесе одну из главных ролей на главной сцене столицы. После спектакля, завершившего официальную часть праздника, последовал невероятной красоты салют, захватывающий своими цветами и громкими раскатами грома всё внимание горожан. Как только грохот стих, мы отправились танцевать в нижнюю часть города. Казалось, что там всегда была чуть проще атмосфера, а публика более открыта и весела. Каково же было наше удивление, когда, придя, мы увидели в центре зажигательного танца нашего учителя, от всей души отплясывающего в компании сразу нескольких обворожительных красоток. Ребята поспешили присоединиться к бурной толпе, а на меня вдруг нашла глубочайшая созерцательность, и потому я решил остаться и понаблюдать за всем со стороны.

На меня вновь нахлынули видения, я словно большая птица поднялся над городом и уплыл ввысь на теплых восходящих потоках. Мне подумалось о том, как прекрасен ветер на высоте, я ощутил приятный аромат, что он несет из леса и просторных лугов. Как ни странно, рядом с собой я четко ощущал присутствие Мастера, хотя образа его не видел. Мы свободно парили с ним вместе над всем происходящим внизу, но при этом взор наш был обращен далеко за пределы городских стен и даже вековых деревьев огромного леса. Туда, откуда возносились черные потоки пепла от руин моего родного города, на который накануне обрушилась Орда. А это означало, что и нам в ближайшее время предстояло большое сражение.

Наставник уже довольно хорошо обучил нас своему мастерству, ведь нам предстояло сыграть довольно важную роль в сражении. Нашей задачей была поддержка атмосферы спокойствия и гармонии на поле битвы, дабы ни в коем случае не допустить паники и страха в рядах защитников городских стен. Всего, подобных нашему отряду, было семь групп, от трех до пяти человек в каждой. Этого, по моим подсчетам, едва хватало, чтобы накрыть аурой первую линию обороны. По стратегии за нами будет стоять Мастер, и через него в бою нас будут усиливать Верховные маги.

Я все еще парил где-то в небе, когда ощутил сильнейшую злость и невероятную ярость, окутанную жутким страхом и пронизывающим ледяным ужасом. Вдруг, непонятно откуда, на меня понеслось огромное облако черных, воющих, словно адские гончие, стрел. В следующее мгновение я увидел, как Мастер встает передо мной на дыбы большим пегасом и одним взмахом своего крыла рассеивает всю черноту, что мгновением ранее, казалось, застилала всё небо. Я обратил свой взор выше и осознал, что там, в тонких плотностях осада уже давно началась.

Меня охватило абсолютно новое, непонятное мне чувство, я словно попал в некий вакуум, в нем не было ни мыслей, ни эмоций, ни звуков, это был словно фильтр. В одно мгновение я проживал сразу тысячи вариантов сражения. При этом в этот раз никакого выбора у меня не было, только наблюдение, четкое ощущение всего происходящего на поле боя, вернее всех возможных вариаций развития событий и осознание их необратимости. Это знание заполонило все мое естество. Едва выдерживая напора таких частот, все моё тело словно налилось чем-то одновременно и невероятно легким, и колоссально тяжелым. Через секунду я понимал, что сегодня вижусь с большинством своих знакомых и друзей в последний раз, и что самое для меня невыносимое — Лиз была в их числе.

Я четко ощутил, как стрела вонзается в её сердце и она падает. Слеза сама потекла по моей щеке, но я не мог себе позволить проживать эту эмоцию, как бы ни хотел, не мог и поспешить к ней на помощь. Ведь мне нельзя было оставлять вверенную мне территорию поля битвы, и потому я решил отправиться выше по плотностям. Всего через пару мгновений стоял на абсолютно ровной, спокойной площадке из горного хрусталя рядом со своим наставником. Тот как всегда по-отечески похлопал меня по плечу и, заглянув в мои переполненные слезами глаза, голосом полным космической мудрости предложил отправиться еще дальше, ввысь. Вот мы уже сливаемся в единый поток бытия, и я вдруг осознаю всю бренность происходящего сейчас там, внизу. Всю пустоту и бесполезность этого действа.

Незадолго до этого во мне было явное понимание, что Орда несет в себе боль и страдания, что тьма, наступающая на нас, это абсолютное зло. Теперь же, наблюдая сверху переливы красок и невероятной красоты узоры внизу, мне было… спокойно. Тотально. На меня нахлынуло глубочайшее принятие всего происходящего. Это лишь переливы красок. И ничего больше. Важность всего словно растаяла.

Я потерял счет времени, хотя понимал, что прошло уже много дней сражения. Относительность всего захлестнула меня полностью, и я решил действовать из этого состояния. Вернувшись ближе к своей физической оболочке, я увидел, как моя плотная аура расползается на десятки сотен метров вокруг, озаряя солнечным светом искры в сердцах каждого, кто находился внутри неё. Всё тело моё было покрыто плотным слоем из грязи, гари и крови, но ни одной царапины на мне не было, зажили даже старые шрамы. Я ощущал всю ту боль вокруг себя, но самому мне не было больно. Каждый атом земли, воздуха, крови в жилах защитников был мною. Не было во мне эго, ума или тела. Я был всем вокруг и был ничем.

Мне послышался громкий звук голоса командующего Небесными Щитами. Он стоял в самом центре стены и приказывал лучникам и катапультам совершить выстрел. Каким-то неописуемым знанием я вдруг слился со звуком, идущим из его голосовых связок, словно в воронку, ввинчивая все своё естество в эту волну. Спустя мгновение вышел из этой частоты в нескольких сантиметрах от самого командующего. Он был ошарашен таким явлением, попытался, даже было, замахнуться на меня, но что-то его остановило. Я подошел к самому краю стены, и предо мной развернулась картина битвы.

Надо сказать, что столица, с точки зрения военной стратегии, находилась в безупречном для большого города месте. Сзади её защищали Драконьи скалы — высоченные неприступные острые пики с засыпанными снегом вершинами, уходящими далеко за облака. Горы словно обнимали город и оставляли перед центральными воротами лишь небольшое круглое плато. Защитная стена замка была выстроена так, что на нее практически невозможно было взобраться, а идея облить её заранее маслом стала совсем уж непреодолимым препятствием для нападающих. Вход на плато был довольно узок, и на другой стороне ущелье, ведущее к городу, охранял вековой лес с одной стороны, а с другой разливалось огромное озеро, наполненное чистой водой, стекающей множеством рек с гор.

Чтобы преодолеть такую защиту, агрессору понадобилось огромное количество берсерков, без страха сооружающих своими телами большую кучу, для того, чтобы главные силы смогли подняться по ним. А для управления таким количеством бездумной живой массы полной ярости и злобы потребовалась большая концентрация магов в самом центре плато. И надо отметить, им практически удалось выполнить задуманное.

Одного лишь они никак не ожидали увидеть. Присутствие силы, подобной Верховным, на защитной дворцовой стене. Верховные никогда не спускались в мир ниже самых высоких башен дворца. Мне быстро удалось заметить одного из магов Орды. Вот я уже подлетаю к нему и, растворив полностью свои плотные оболочки, вхожу в его грудную клетку. Сливаясь с теми энергиями, что распространяются по сети агрессоров, замечаю их недоумение на такое наглое проникновение и некую растерянность. Погрузившись в искру юного мага, я быстро нашел проход к их центральному кристаллу и уже в следующее мгновение вылетел из портала прямо перед ним.

Кристалл огромен. Он сияет и обвивается фиолетовыми языками пламени вокруг себя. Я вижу, как в направлении меня вырисовывается большое черное облако, охваченное огнем и молниями. Оно уже окружает меня, но повлиять на меня неспособно, во мне нет ничего, что могло бы быть задето.

Мои руки, словно раскаленный нож в масло, погружаются к самому центру фиолетового кристалла. Он начинает полыхать от этого еще больше. Слышно, как сыпятся в мою сторону проклятья на всех языках мира, звучат отчаянные стоны и крики. Но, вцепившись в чистую белую искру, я начинаю растаскивать её сразу во все стороны, выворачивать изнутри наружу, закручивая во все направления белые потоки вокруг этой искры. Спустя пару мгновений искра начинает расширяться сама, а я открываю портал к Творцу сверху кристалла. Стоны и крики прекратились. Воцарился полный вакуум.

Кристалл начинает распадаться на мельчайшие первочастицы и разлетается серебристо золотой пыльцой, становясь лучом абсолютного свечения, в котором нет окраса, нет ничего, и всё присутствует. Луч пронзает искру, и она раскрывается словно бутон какого-то космического цветка. В его центре появляется небольшое семечко, оно падает в землю и тут же прорастает до самого центра планеты, откуда молниеносно поднимается поток голубоватой энергии, и из этой энергии на поверхности вырастает большое дерево.

Вокруг древа собрались все силы, что были причастны к этим сценариям. Ни одна из них не противится происходящему. Словно огромные титаны, глядя сверху вниз, они наблюдают за процессом. Ощущаю абсолютное равенство между всеми и каждым, кто присутствует здесь и сейчас. Это чувство пропитывает растущее дерево, каждую клеточку его существа. Это древо становится мною, а я становлюсь этим потоком равенства Творения Жизни, что наполняет его изнутри.

На этом моё предназначение в этом воплощении полностью выполнено. Я отпускаю своё тело. Ясно ощущаю, как перестает биться моё физическое сердце.

Всепоглощающая Темнота.

— Ииии… куда это ты так уставился? — мне послышался ласковый и нежный, абсолютно чистый и такой невероятно родной голос.

Меня вновь заливало изнутри совершенно волшебной теплотой, я тонул в запахе сена и растворялся в золотых лучах, пробивающихся сквозь щели небольшого сарайчика. Её загорелая кожа излучает едва уловимое свечение и нежнейшие ароматы луговых трав с легким преобладанием ноток душицы. Боже, как же неимоверно точно все выстроено в каждом мгновении нашей жизни. Ведь о красоте её волос можно складывать песни, а с глубиной её глаз не сравнится ни один океан, и, несмотря на всё это, разве могло мой взор привлечь что-то иное нежели…

— Сам еле живой, а все об одном думает? Ну, надо же!

Моё сердце ожило. 

Клевер